Монах Киприан: «В монашестве гораздо труднее, чем на войне! Иеромонах Киприан: "Они думают, что сатаны нет" Монастырь довольно уединенный. Были искушения

На вопросы отвечает насельник Даниловой обители иеромонах Киприан (Сафронов)

– Батюшка, многие люди сейчас жалуются на то, что они не могут как следует исповедаться, у них не получается.

– Да, подавляющее большинство людей исповедоваться не умеют. Некоторые по десять лет ходят в храм, а так и не научились правильно исповедоваться. Почему? Проблема даже не в том, что они не могут понять, как правильно исповедоваться, проблема в том, что они не интересуются по-настоящему этим, не читают литературу, хотя сейчас много издается книг, недорогих брошюр, не знают до сих пор, как надо правильно в храме себя вести, как вообще должен вести себя православный человек. Есть же кодекс поведения православного человека! Иногда забывают даже, что они – православные люди. И как следствие – не могут правильно к таинству Исповеди подойти. Отсюда и проблемы возникают. Такой человек приходит на исповедь как на обычную процедуру, предшествующую причащению. А ведь это же таинство, великое таинство Церкви, только через таинство Исповеди человек может исправиться, исправить свою жизнь, научиться правильно жить. Больше никак. Благодать Божия дается непосредственно только через таинства. Каждое церковное таинство дает свою благодать: таинство Венчания дает благодать на супружескую жизнь, таинство Рукоположения – на священническое поприще, а таинство Исповеди дается человеку на то, чтобы он был духовно и физически здоров, чтобы он рано или поздно научился правильно жить, то есть не грешить. И если человек сам не может перестать грешить, не может исправиться, то Господь попускает болезнь, чтобы он хотя бы через нее перестал грешить. Болезни – это милость Божия, даются нам по нашей немощи и неразумию, болезнями Господь смиряет нас, и мы к грехам, которые любим повторять, когда здоровы, начинаем во время болезни относиться более чем прохладно, смиряемся.

– Многие, приходя на исповедь, надеются, что священник сам их расспросит обо всем…

– Священник на исповеди не должен обязательно выспрашивать у исповедуемого что-либо… Человек обязан научиться исповедовать свои грехи самостоятельно, заранее подготовить исповедь, проанализировав свое поведение, выявить грех, прийти и сказать батюшке: я грешен. Часто исповедуемый начинает рассказывать, как он с кем-то, скажем, сильно повздорил, что тот ему сказал, и что он ответил, и как тот на это отреагировал; кто виноват – уже не разберешь. Тогда приходится спрашивать исповедуемого, в чем же твой-то грех, лично твой, и напоминать ему, что он пришел исповедоваться, а не жаловаться на другого.

– А если человек не может сам правильно оценить ситуацию и рассказывает ее священнику, чтобы батюшка помог?

– Человек должен знать, что в любой ситуации он обязан в первую очередь винить себя самого. Почему? Потому что, обидевшись, не пошел на уступки, не прекратил инцидент, хотя мог бы. Православный должен искать свою вину в любой ситуации, ведь в любой жизненной ситуации часть вины всегда на нас лежит. Если же на нас совсем вины нет, то мы должны чувствовать себя спокойно, совесть у нас должна быть спокойной.

– Но на человека напраслину возвели, а он не делал то, что ему ставят в вину…

– Тогда это не его проблемы.

– Так обидно же ему…

– А вот это уже большой грех, и надо сразу на исповедь идти. Проблема здесь в том, что ты обижаешься, значит, в том, в чем тебя оговорили, есть доля правды. Если у тебя какое-то беспокойство, если ты начинаешь жаловаться – это показатель, что есть и твоя вина. Наша обида говорит нам, что у нас что-то неблагополучно. Это неблагополучие сначала копится внутри, понемногу, и не сразу выходит наружу, но потом, переполнив нас, обязательно выявляется. И человек, если не исповедуется как следует, начинает искать свои способы выхода обиде: строит планы личной мести, идет к психологу, колдуну, а то и подумывает, как нанять киллера…

Бывает так, что человек, скажем, наступил другому на больную мозоль и не заметил. Обладатель больной мозоли начинает кричать на него, мол, смотри, куда идешь, а то и по макушке даст – обидно, что его больную мозоль не заметили. Человек, зная, что на нем вины никакой нет, в недоумении – за что получил, но тем не менее не обижается. Какой же итог? Пострадавший, мало того, что ему на больную мозоль наступили, так он еще и нагрешил и теперь должен каяться на исповеди. То есть получается, что потерпевшая сторона больше и нагрешила. А с того, кто наступил, с него спроса нет, он получил по макушке ни за что, ему и каяться не в чем. Пострадавший, если претерпел бы, мучеником бы стал, и любовь бы у него появилась к человеку от того, что простил его.

– Часто люди из-за болезни или из-за каких-то других уважительных причин пропускают воскресные службы в храме, и, может быть, трудно винить их в этом…

– Раньше православный человек мечтал умереть в храме, а после Причастия – тем более за счастье почитал умереть, потому несмотря ни на какую болезнь, шел на службу в храм, постился, причащался. Он не задумывался над тем, больной он или здоровый, может идти в храм или не может. Надо идти в храм – шел в храм, надо идти работать – шел работать. Почему? Потому что верил в Бога, старался жить в Его произволении. А в наше время человек по 40 лет лечится и вылечиться не может, и все 40 лет только этим и озабочен, покупает и читает множество «здоровой» литературы, консультируется со множеством специалистов, пьет огромное количество медицинских препаратов, а толку никакого. И помереть по-Божески тоже никак не может, хотя, может быть, и желает – срок наступил. Грехи не пускают. Как раньше помирали? Человек работал-работал в поле, почувствовал, что устал, сел отдохнуть, вздохнул, перекрестился и отдал Богу душу. А сейчас мучается, а грехи не пускают… Не исповедуются, как следует, не причащаются по полгода, когда же случается какое-либо несчастье с ними, сразу бегут в церковь на исповедь. Придут, исповедуются и опять на полгода исчезают… Так вот и крутятся по немощи своей – то одно несчастье, то другое, то третье, и получается – и к Богу не повернуты, и миру не принадлежат.

– Что же делать?

– Вовремя исповедоваться, причащаться, не нарушать постов – строго исполнять свои обязанности. А строгость должна определяться батюшкой, как он определит каждому человеку отдельно.

С иеромонахом Киприаном (Сафроновым) беседовала Валентина Морева

Иеромонах Киприан (в миру – Козьма Емельянович Стороженко) родился в 1872 году. Одному Господу известно, где он родился и воспитывайся. В Лавру, под спасительный кров Преподобного Сергия, он пришел примерно в 1948-1949 году. Какое он имел образование, занятие – все это ведомо одному Богу. Известно только, что он исполнял все послушания, а определенного послушания не имел.

Беседа со священником. Конец 50-х гг. 20 века
Источник: pastvu.com

Вот как о нем вспоминает в своей книге "У Троицы окрыленные" архимандрит Тихон (Агриков): «В тихую зимнюю ночь небо сияет миллионами ярких звезд. Как драгоценный бисер рассыпан по необъятному небосклону – звезды великие и малые. Ярко-светлые и менее светлые, а иные и совсем затемненные. Какая дивная и непередаваемая красота! Какое величие! Какая бесконечность!.. Еще в глубокой древности великий Пророк, поднимая к небу свою убеленную сединами главу, с изумлением взывал: "Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь... Яко возвеличишася дела Твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси... " (Пс. 18, 2; 103, 24).

На церковном небе тоже есть звезды. Одни из них ярко-светлые, другие потемнее, третьи еще темнее, четвертых совсем не видно. И если небо видимое вызывает у людей восхищение, то небо невидимое, благодатное не удивит ли своей красотой внимательного наблюдателя?

Как оно красиво, как величественно! Как бесконечно дивно и восхитительно! А какие там светлые звезды! Какие светила! Это наши святые отцы Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, святители московские Петр, Иона, Алексий, Филипп, Гермоген... Да сколько их!.. Звезды, звезды, звезды...

Святой Апостол сказал: "Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; звезда от звезды разнится в славе" (1 Кор. 15, 41). Полное прославление святых Божиих людей будет в день Страшного Суда, после всеобщего Воскресения мертвых. А теперь? Теперь праведники (не прославленные) сияют сокровенным светом, малозаметным, затемненным. Вглядись внимательно в жизнь добрых людей, даже наших современников,– увидишь дивное... Увидишь сияние многих невидимых звезд, горящих благодатным светом на церковном лазурном небе. Но вот в одно таинственное мгновение присоединилась к ним еще одна маленькая-маленькая звездочка... Это случилось тихой апрельской ночью 1953 года.

В одной из келий Троице-Сергиевой Лавры тихо мерцает огонек. Вокруг все спит глубоким сном, лишь ночной мрак разливается повсюду. Вот только в этом одиноком оконце тихим мерцанием виднеется свет. Да, кажется, и келия совсем пустая, будто там никого и нет. Но вот кто-то тихо вздыхает... будто стонет. Или молится... В одном углу келий виднеется монашеский одр. Тихий свет лампады падает мягким лучом на этот угол. Там иеромонах о. Киприан с молитвой на устах бесстрашно встречается со смертью. Он совсем один. Братия его духовные спят каждый в своей кепии. Одному глубокой ночью встретить страшную гостью – смерть! Смерть... Как многие ее боятся, трепещут от одного ее названия! Сильные, ученые, славные, богатые – все с ужасом о ней вспоминают. Еще бы! Ведь она никого не щадит. Она со всеми ведет короткий разговор. Готов или не готов, хочешь или не хочешь – давай, кончай все расчеты с земными делами. Пришел конец жизни. Теперь – к грозному ответу. К ответу...

Рассказывают про одного крупного богача, который собрал несметное богатство, но вдруг заболел. Чувствует душой, что идет к нему смерть. Зовет знаменитого профессора и умоляет его дать ему здоровье, дабы пожить, не умереть. Доктор с сожалением говорит, что больному осталось жить всего три дня. Богач в ужасе. Он со слезами молит профессора, чтобы тот продлил ему жизнь хоть на три месяца и в дар обещает дать половину своего богатства. Но доктор покачал головой и снова сказал, что этого сделать нельзя. Тогда несчастный еще сильнее, с отчаянием, слезно просит его, чтобы он хоть на три недели продлил ему жизнь, и обещает отдать ему все свое богатство. Доктор кратко ответил: "Невозможно". Как не хотелось умирать этому богачу! Как он боялся страшного конца, боялся смерти!.. Умер несчастный. Все оставил. Богатство не помогло. Вот где мудрость жизни и тайна науки умирать. Надо учиться хорошо жить, но еще более надо учиться хорошо умирать.

Отец Киприан один в пустой келии. Темная ночь. Только тихий луч лампады мягко освещает старческое лицо и придает ему еще большую бледность. Глубокие глаза отца Киприана открыты и неподвижно смотрят на святой угол. "Господи, – шепчут холодные уста, – Господи, с миром приими дух мой". Вдруг что-то загромыхало в темном углу, будто что-то рухнуло: валятся, рушатся потолок, стены, крыша – и сразу все смолкло, затихло, как в могиле, только в этой гробовой тишине слышалось чье-то глухое рычанье, свист, клокотание... ближе, ближе – и у самого уха умирающего разразился злорадный демонский смех... Не шелохнулся старец, даже не вздрогнул. Не сводя потухающего взора со святых икон, он тихо шептал молитву... Чары продолжались. Старец не уступал. Вся келия шаталась, потолок валился, летели бревна, доски, стекла. Старец мужественно и бесстрашно боролся и призывал помощь Божию. Вдруг будто солнце осияло келию. Сильный луч света озарил святой угол, стены, умирающего. Мрачные козни бесовские исчезли, как дым... Все стихло. Видно было, как лицо старца приняло мирное, блаженное выражение. "Господи Ты мой, Господи, Матерь Божия, Сергий Преподобный",– все тише, тише шептали уста. Потом старец будто хотел выпрямиться, потянулся, глубоко-глубоко вздохнул и... скончался.

Единственная лампадочка у святых икон продолжала гореть, тихо освещая блаженного покойника. Мертвая тишина водворилась в келии. А со двора монастырского видно было, как в одиноком оконце отца Киприана светится огонек...

Отец Киприан был старец среднего роста, немного сутуловат. Волосы на голове и в бороде седые. Лицо доброе и открытое. Глаза по-детски чистые, лучистые. Одевался просто и даже бедно. Любил общаться с братией, побеседовать, поговорить о всем добром и спасительном. Любил церковную службу. Правда, певец и чтец он был неважный. Голос неопределенный: не то баритон, не то легкий бас, или даже, скорее, второй тенор. Почти всегда он служил молебны у священной раки Преподобного Сергия. И делал он это с большой любовью и усердием. Служил он и панихиды по седмицам, то после ранней Литургии, то после поздней – по очереди, как обычно делается во святой Лавре. Любил отец Киприан прочитывать записочки все до одной. Ни одну не пропустит, хотя читать ему было трудно. Носил он очки: зрение было слабое.

По своим внутренним свойствам он был настоящий монах. Девственник, кроткий по нраву, добрый по сердцу, смиренный по душе. Молитвенник, не корыстолюбивый. Деньги терпеть не мог. "Это мусор, да еще прикрашенный",– говорил он о деньгах. Любил подавать милостыню. Хотя своего у него ничего не было, но ему подавали старушки – так он одной рукой брал, а другой отдавал.

Особенной его добродетелью была святая простота. Он так был прост, так бесхитростен, что похож был на малое дитя. Однако очень любил говорить мудрые изречения, пословицы, поговорки, но такие, которые были полезны для души. Так, встречая одну старушку, у которой много было семейных скорбей, он говорил ей: "Мать, умудряйся и пред всеми смиряйся... И в этом получишь себе благодать и утешение". Молодым и неопытным в духовной жизни он обычно говорил так: "Как хочешь живи, спасайся, но своему разуму не доверяйся". Или такую присловицу: "Что хочешь делай, а по своей воле не будешь белой". Ученым мудрецам или студентам Духовной Академии он сказывал такие, например, слова: "Если хочешь, дружок ты мой, убедиться, надо прежде смириться, а потом и покориться".

Часто приступали к отцу Киприану целой стайкой юные и резвые девушки, зная, что он что-нибудь скажет им остроумное, смешное. А он вдруг сделается совсем-совсем строгий и тихонечко внушительно скажет: "Розы всегда растут в шипах, а добродетель – в скорбях. Идите охотно тернистым путем, он приведет вас к вечной радости. Храните целомудрие, уста заключенные, сердце неуязвленное...."

Старец очень и очень не любил ленивых и нерадивых, к которым был чрезвычайно суров и строг. Одной монахине он говорил так: "Себя понуждайте, сердце свое смиряйте, никого не осуждайте. Леность для монаха – смерть, болтовня – ад, а нечистота – преисподняя". Любил старец говорить о чистоте души, о сочетании со Христом – Женихом Нетленным. Молодую девицу он наставлял: "Умри для всего на свете и сочетайся браком духовным с Небесным Женихом. Он – вся радость, вся красота, вся чистота, все веселие вечное...."

Охотникам поболтать, поговорить, порядить он обычно говорил: "А вы, мои други, всех любите и всех бегите. Хорошо быть вместе, но лучше – с Богом. Хороший разговор – серебро, а молчание – золото, пустой же разговор – зловонная пыль, которая разъедает глаза".

Одной особе, которая была чрезвычайно изысканно разряжена, отец Киприан внушительно сказал: "О, матушка, одеты-то мы хорошо бываем, да каково сердце сохраняем?" Любил старец в человеке более внутреннюю сторону, сокровенные качества души, скрываемые добродетели, хранимые в глубокой тайне по смиренномудрию истинному.

Одна молодая девица сильно рвалась в монастырь. Старец удерживал ее, зная ее горячий нрав и строптивость. А однажды, когда она особенно стала наступать на старца и требовать от него благословение жить в монастыре, он посуровел, подумал да и говорит: "Э, горькая пташка, да ведь жить в монастыре без смирения – одно мучение. В миру терпения нужно воз, а в монастыре – целый обоз".

А одна почтенная инокиня до того надоела старцу своими суетными делами да всякими мирскими хлопотами, что батюшка отец Киприан прямо "вскипел" и сказал: "Живем-живем да все тужим, и никому толком не служим: ни Богу, ни людям, ни своей душе,– а избрали путь-то какой?"

В беседе с одной опытной послушницей отец Киприан долго-долго слушал ее высокое рассуждение. Она горячо говорила старцу о близости души к Богу, о том, что она так много пережила высоких благодатных порывов, что она всегда чувствует теплоту благодатную у своего сердца. Старец слушал-слушал да и говорит: "Вот что, сестра, если хочешь жить легко и быть к Богу близко, держи сердце высоко, а голову – низко". Этим он призывал свою собеседницу к истинному смирению, чтобы она не гордилась своими благодатными переживаниями, не высказывала их другим, а хранила бы их глубоко в своем сердце. Ибо смиренное сердце высоко-высоко пред Богом.

А другой подобной собеседнице, которая приехала из какого-то пустынного места, старец сказал: "Живешь-то ты в пустыне, а дела-то у тебя пустые. Живи смирнее и для всех будешь милее; ищи душе прибыли и не желай другим гибели...."

Одна добрая и ревностная игуменья, управлявшая женским монастырем в Киеве, много говорила отцу Киприану о сестрах своих, что с ними трудно: они бывают непослушные, гордые, самодовольные, самочинные, а иные прямо-таки неисправимые. О последних матушка отзывалась так, что их надо бы просто гнать из святой обители как заразительных, опасных для других сестер. Отец Киприан все это слушал, покачивал своей седой головой, а потом и говорит игуменье: "Вот что, матушка, жемчужина, бывает, родится в грубой раковине, да такой неприглядной-неприглядной. Не сбывай с рук постылого: отберет Бог и милого". Этими словами старец напоминал настоятельнице, что и в плохом человеке живет душа – жемчужина, над которой надо много-много терпеливо трудиться, чтобы очистить ее от грубой коры. И тогда она засияет чудным сиянием красоты, чистоты и всеми христианскими добродетелями.

Как часто мы неосторожно судим человека, впавшего в какой-либо грех! Судим строго, как будто мы настоящие судьи. А оказывается, мы сами-то подсудимые. Нас самих надо бы судить еще строже. Святые отцы говорят, что осуждение другого есть признак неочищенной, порочной души. Святой Апостол учит быть строгим к себе и снисходительным к другому. Господь наш Иисус Христос обещает не осуждать на Страшном Суде того, кто никого не осудил в жизни. "Не судите, да не судимы будете" (Мф. 7, 1). Долго старец беседовал с этой игуменьей, говорил ей о пользе рассуждения, о пользе молчания, о пользе целомудрия и многое другое полезное, а в конце сказал: "Матушка, матушка, умудряйтесь, друг перед другом смиряйтесь! Это основное и главное в монашеской жизни".

Так трудился и совершал свой земной путь отец Киприан под кровом Сергия Преподобного. Любил он горячо свою святую обитель. Жил и дышал ее молитвами и постепенно укреплялся душой, готовя себя к вечной жизни. В начале апреля 1953 г. он сильно заболел. Болезнь его была какая-то непонятная. Скорее всего, он крайне обессилел по старости: ведь ему было уже за восемьдесят. Но он все продолжал служить молебны у священной раки Преподобного, хотя уже с трудом передвигался. "Старец Божий, – скажет ему кто-либо из братии,– тебе уже пора на покой, а ты все трудишься". Улыбнется отец Киприан да и скажет опять присказку свою любимую: "Поделай, поделай, пока есть день белый...."

В середине апреля он совсем занемог. Сидел или больше лежал в своей келии. Келейника он себе никогда не просил,– даже теперь, когда сам почти ничего не мог делать, он обходился без келейника.

– Старец, – сказал ему однажды отец Благочинный, – может, дать тебе келейника, ведь сам-то ты совсем беспомощный?"

– Спасибо, батюшка, спасибо,– ответил отец Киприан,– у меня хороший свой келейник есть".

– Да кто же это у тебя?" – поинтересовался отец Благочинный.

– А Киприан-то иеромонах – он у меня все делает".

Так старец до последнего дня не оставлял своего благочестивого юмора. И все мудрил своими шутками. Потом он совсем слег в постель. Почти перестал есть, хотя ему приносили каждый день с братской кухни все горячее. А потом, видя, что старец все равно ничего не ест, и носить совсем перестали.

И диво – чем только жил отец Киприан? Правда, он часто причащался Святых Христовых Тайн – почти каждые два дня. Вот это было его пищей и радостью. После Святого Причащения он всегда как-то свежел, делался веселее, радостнее. Даже встанет со своей коечки да походит немного по келии. Спал он тоже очень мало. Чуть-чуть забудется и опять откроет свои глаза. И все шептал Иисусову молитву. Она была его главным и постоянным утешением. Иногда он совсем затихал. Даже не слышно было и шепота. Но по выражению лица можно было видеть, что старец молится умной молитвой, сокровенной.

Сначала, когда он заболел, к нему все ходили братия навещать, а потом совсем не стали ходить. Целыми днями и ночами старец был совсем один. И он не обижался ни на кого. А если что-либо подать – так ему ничего не нужно, он ничего не употреблял. Вот и лежал день за днем, готовясь переходить в иной, загробный мир. Так как койка стояла недалеко от окна, то ему хорошо был виден кусочек неба. Старец устремлял свой взор то на небо, то на святой образ в углу. Особенно внимательно он вглядывался в небесную высь в ночное время, когда небо было усеяно яркими звездами. В его маленькое окно видна была одна яркая звездочка. Хотя она и была совсем-совсем крошечной, но сияла так сильно! Эта звездочка одиноко блестела в стороне от всех других. Но в эту ночь – в последнюю свою ночь – старец с изумлением заметил, что около одинокой звезды загорелась еще одна. "Еще одна звездочка,– тихо промолвил себе старец.– Еще одна загорелась...."

В эту ночь он и скончался. На дворе монастырском все было по-ночному темно и спокойно, только в одном оконце – в келии отца Киприана – тихо светился огонек... И внимательный глаз духовного человека мог заметить, наверно, что в эту ночь в далеком небе – благодатном, церковном – загорелась еще одна звездочка...

Хоронили батюшку, как и всех братий, тихо, скромно, по монашескому чину. Старички-иноки поплакали: им тоже подходила очередь. Молодые сосредоточенно хлопотали у гроба. Отпели, положили гроб в закрытую машину и отвезли на место покоя. Курганчик могильный и теперь чуть-чуть возвышается над землей. Стоит крестик, растет трава, тихо веет ветерок.

Так один за другим воспаряли к высокому небу окрыленные "голуби" из обители Преподобного Сергия. Одни улетали ввысь, а другие занимали их место, чтобы снова трудиться, прославлять Святую Троицу и собой украшать обитель святую великого Сергия» .

Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего приснопоминаемого иеромонаха Киприана и сотвори ему вечную память!

ПРИМЕЧАНИЯ

Ср.: судить да рядить – рассуждать, толковать.

Тихон (Агриков), архим. , У Троицы окрыленные. Воспоминания. – 2-е изд., испр. – СТСЛ, 2012. С. 107-117.

2 Апреля 2019

Милость Божия да пребудет с тобою, дорогой читатель!

Среди множества выходящих сегодня православных книг ты сделал прекрасный выбор! Знакомые Евангельские слова коснулись твоего сердца, и ты взял в руки свои эти прекрасные полевые лилии для того, чтобы украсить ими храм своей души. Надеемся, что свежее благоухание наполнит твою сердечную келлию молитвенным покоем и благодатной тишиной.

Иеромонаху Киприану, автору книги, удалось мастерски осуществить чудесный замысел: рассказать о смысловой части Богослужения Православной Церкви прежде всего как о дивной поэзии, сокрытой, к сожалению, от многих воцерковляющихся гранью клиросной перегородки, которая в какой-то мере представляет собой определенное препятствие видению, слышанию и чувствованию красоты и глубины церковного слова.

Видению - потому что люди, которые воспринимают действительность в основном зрительно, не могут воспринять на слух основную смысловую часть богослужебных текстов, ведь книги, по которым совершается Богослужение, являются достоянием только находящихся на клиросе.

Слышанию - ввиду того что дикция чтецов во многих храмах оставляет желать лучшего, а слова, наложенные на мелодию церковного напева, еще более, чем читаемые, осложняют восприятие.

Чувствованию - потому что без удовлетворительного восприятия первого или второго ощутить значение этих смыслов и их глубинную красоту становится вовсе невозможно.

Отдельные главы труда иеромонаха Киприана были впервые опубликованы в № 1 журнала белградских студентов-богословов «Странник» за 1924 год и в № 1 журнала «Христианская жизнь» за 1925 г. (на сербском языке) с общим названием «Крины Молитвенные».

Второе издание (репринтное) было предпринято издательством «Свет Печерский», Киев, в 1991 году с тем же названием.

В настоящем третьем издании наша редакция сделала существенную стилистическую корректуру текста. Дерзнуть на такой поступок нас побудила следующая особенность авторского текста: будучи русским эмигрантом в дружественной нам Сербии, он вынужден был как бы «жить в двух языках» , имеющих общие славянские корни, ввиду чего в авторском тексте оказались размытыми семантические смыслы значительной части слов и понятий. Ввиду этого мы вынуждены были устранить указанные недостатки, оставив без изменения основную авторскую идею.

Редактор издательства

«Свет Православия»

игумен Евмений

Предисловие

Настоящая книга представляет собой сборник статей по литургическому богословию и является результатом нескольких лет работы в Белградском литургическом кружке, в Белградском Братстве преподобного Серафима Саровского и преподавания в Битольской Духовной Семинарии святого Иоанна Богослова. Он представляет собой скромную попытку подойти к толкованию православного богослужения, хотя бы некоторых его моментов.

Необходимость систематического толкования нашего богослужения ощущается уже давно. Под влиянием сложных и запутанных исторических причин свою жизнь мы отделили от веры, предоставили Господу Богу ничтожнейший и маленький кусочек нашей жизни - несколько кратких минуток. Даже те, кто в наше безбожное время еще не потерял свою веру окончательно, те, кто в наши апокалиптические дни снова пришли к Богу и Церкви, все же не знают и не могут знать Православия, его неисчетных богатств и неизмеримых глубин.

Когда-то, во времена Вселенских Соборов и святых отцов, богословские споры выносились даже на улицу и базарные площади, жаждой богословствования была пропитана вся повседневная жизнь христианина. Богословие и религиозные знания были предметом не только избранных людей так же, как и обязанность жить по Христовым заветам не ограничивалась узким кругом подвижников, как в наши дни. Все не только интересовались богословием, но жили этим. Богословие воплощалось в жизнь, в действительность. И даже тогда, когда начал ослабевать порыв деятельной, религиозной жизни, когда богословская наука сконцентрировалась в духовной школе и келлии монаха, в средние века Византии и в века расцвета Святой Руси народ был действительно живым хранителем благочестия. Не разделенные на чуждые друг другу по духу классы и сословия, не отделенный от Бога и Церкви народ наш православный даже в тяжелые годы своего исторического бытия, при всех трудностях своего культурного развития все же тяготел к Свету и Истине Православия, строил свою жизнь в Церкви.

В глазах образованного и высокоцивилизованного человечества, всех современных мудрецов, почитающих себя по слову Апостола «чем-нибудь, будучи ничто» (Гал. 6, 3), образованность того времени и высокая, истинная духовная культурность кажется мраком, грубым невежеством, отсутствием тяготения к прогрессу и цивилизации. Наши историки, либеральствующие профессора и ученые-нигилисты всегда именно так и представляли нам в школе и в литературе жизнь и духовно-культурный облик старого византийца и русского. Богатейшие сокровища духовной культуры, вся литература и искусство того времени почитались у нас результатом культурного упадка, умственного оскудения, отсталости в сравнении с западной, романо-германской культурой.

Между тем, предки наши черпали глаголы вечной жизни и единственно ценное в самом Источнике Знания, приобщались плодам истинного просвещения. И все это: духовная культура, богословская начитанность и византийца и гражданина Святой Руси, кажущаяся сынам гордой европейской культуры чем-то диким и мрачным, - приобретались ими в Церкви, в храме, в богослужении, в литургическом богословии как живом опыте Церкви. Не было тогда Семинарий, Академий и теологических факультетов. Боголюбивые иноки и благочестивые христиане пили живую воду боговедения из стихир, канонов, седальнов, прологов, Четьих-Миней. Церковный клирос и амвон заменяли тогда профессорскую кафедру. За время всенощных, заутрений, повечерий, под умилительное пение сладкогласных «подобнов» (а не концертных рулад и солирований), под звуки древнего знаменного и греческого распевов воспитывалось благочестие крепкое, незыблемое, вырабатывалось православное мировоззрение, воплощаемое в жизнь, а не только остающееся туманной философской теорией. Собирали в церквах эти молитвенные крины и, переживая их благоговейно, строили по ним свой быт и уклад.

А потом наступило время, когда стали отравлять народную душу, приобщать ее к чуждой европейской духовной культуре, пленили Церковь, отделили интеллигенцию неверующую от еще верующего народа, уводили народ на другие, чуждые, пути и тропинки, и, как следствие - блуждание впотьмах без Бога и веры. А теперь, после десятилетий горьких разочарований, кровавого кошмара революции, мучительного отрезвления от пьяного угара неверия и европейского материализма, изломанные и больные, искалеченные душой, мы вернулись к Богу и Церкви. Снова зазвучал обращенный к исстрадавшемуся русскому человеку нежный, материнский голос Церкви, отверзлись «Отчие объятия» и«Бог Милосердный, якоже Отец чадолюбивый» приял его к Себе. И снова зазвучали забытые мотивы песнопений, снова с клироса зажурчал живой поток благодатных слов, заструилась в душе теплота, воскресла вера, открылись очи к лицезрению потерянного, забытого небесного и вечного. Но отвыкли мы от этих непонятных слов и образных наречий византийского и печерского инока. Стоим и не понимаем, внимаем и не разумеем. Разучились понимать божественный язык церковных песнопений, разучились отличать под вековым слоем копоти и пыли на иконах их дивные орнаменты, разуметь смысл иконного писания. Все это скрыто, непонятно, чуждо нашему слуху и зрению. Привыкшие к реализму передвижничества и академизма, мы не понимаем больше истинной красоты неземных образов наших икон и божественных откровений из другого мира; воспитанные на современной поэзии декадентства, мы не понимаем поэзии церковной, ее глубокого неизреченного смысла. Мы не можем понять даже того, что в храме может быть вообще что-то жизненное, реальное, что есть смысл в нашем богослужении. Внутреннего богатейшего содержания нашего литургического богословия мы не разумеем. Богослужение перестало быть для нас источником боговедения. Вернулись в Церковь, а того, что поют в церкви, не понимаем. Надо растолковать, объяснить.

Пре-по-доб-но-му-че-ник Ки-при-ан ро-дил-ся 14 июля 1901 го-да в го-ро-де Ка-за-ни в се-мье вра-ча, потом-ствен-но-го дво-ря-ни-на Алек-сея Пав-ло-ви-ча Нели-до-ва, и его су-пру-ги Ве-ры Алек-се-ев-ны и в кре-ще-нии был на-ре-чен Кон-стан-ти-ном. Ро-ди-те-ли вско-ре по-сле его рож-де-ния раз-ве-лись; отец пе-ре-ехал в Ниж-ний Нов-го-род и впо-след-ствии, уже в со-вет-ское вре-мя, ра-бо-тал вра-чом в ам-бу-ла-то-рии ОГПУ, а мать уеха-ла в Жи-то-мир. Кон-стан-тин жил в Ниж-нем Нов-го-ро-де у ма-че-хи Ве-ры Алек-се-ев-ны, Алек-сан-дры Бар-со-вой. Окон-чив шко-лу, Кон-стан-тин с 1920-го по 1924 год слу-жил в ар-мии ря-до-вым, а вер-нув-шись со служ-бы, це-ли-ком по-свя-тил се-бя слу-же-нию Церк-ви.
В 1925 го-ду мит-ро-по-лит Ни-же-го-род-ский Сер-гий (Стра-го-род-ский) по-стриг его в ман-тию с име-нем Ки-при-ан и ру-ко-по-ло-жил во иеро-мо-на-ха. С 1928 го-да иеро-мо-нах Ки-при-ан слу-жил в Ка-зан-ском хра-ме в го-ро-де Кзыл-Ор-да в Ка-зах-стане.
В на-ча-ле 1932 го-да мит-ро-по-лит Сер-гий при-гла-сил его в Моск-ву для ра-бо-ты в кан-це-ля-рии Свя-щен-но-го Си-но-да. В ав-гу-сте то-го же го-да отец Ки-при-ан был на-зна-чен на-сто-я-те-лем хра-ма апо-сто-ла Иоан-на Бо-го-сло-ва в Бо-го-слов-ском пе-ре-ул-ке. Боль-шую часть вре-ме-ни он про-во-дил в кан-це-ля-рии Си-но-да и в хра-ме, а жил в то вре-мя в квар-ти-ре мос-ков-ско-го ар-хи-тек-то-ра Ви-та-лия Ива-но-ви-ча Долга-но-ва, где жи-ли мать хо-зя-и-на, Ели-за-ве-та Фо-ти-ев-на, его сест-ры, Фа-и-на и Ва-лен-ти-на, и на-хо-див-ший-ся за шта-том епи-скоп Вар-на-ва (Бе-ля-ев).
15 мар-та 1933 го-да ОГПУ аре-сто-ва-ло епи-ско-па Вар-на-ву, иеро-мо-на-ха Ки-при-а-на и се-стер Фа-и-ну и Ва-лен-ти-ну Долга-но-вых. Отец Ки-при-ан был до-про-шен сра-зу же в ко-мен-да-ту-ре ОГПУ на Лу-бян-ке. По-сле от-ве-та на во-про-сы о том, кто жи-вет в квар-ти-ре вме-сте с ним и кто к ним при-хо-дит в го-сти, отец Ки-при-ан ска-зал: «Во вре-мя чае-пи-тий бы-ли раз-го-во-ры, де-ли-лись впе-чат-ле-ни-я-ми, где кто жил и ка-кие там усло-вия жиз-ни. На по-ли-ти-че-ские те-мы раз-го-во-ров не бы-ло» . На сле-ду-ю-щий день по-сле до-про-са он был пе-ре-ве-зен в Бу-тыр-скую тюрь-му.
8 ап-ре-ля иеро-мо-нах Ки-при-ан сно-ва был вы-зван на до-прос и сле-до-ва-тель спро-сил его, при-зна-ет ли он се-бя ви-нов-ным в предъ-яв-лен-ном ему об-ви-не-нии. «В предъ-яв-лен-ном мне об-ви-не-нии ви-нов-ным се-бя не при-знаю», - от-ве-тил отец Ки-при-ан.
23 ап-ре-ля след-ствие бы-ло за-кон-че-но. Аре-сто-ван-ных об-ви-ни-ли в со-зда-нии на квар-ти-ре Долга-но-вых неле-галь-но-го мо-на-сты-ря и в ре-ли-ги-оз-ном вли-я-нии на мо-ло-дежь. «Вер-бу-е-мым в мо-на-ше-ство вну-ша-лась мысль, что при су-ще-ству-ю-щей со-вет-ской вла-сти мо-ло-дежь раз-вра-ща-ет-ся, необ-хо-ди-мо спа-сать-ся от раз-вра-ще-ния, ухо-дя в мо-на-ше-ство для за-щи-ты ре-ли-гии» , - на-пи-сал сле-до-ва-тель в об-ви-ни-тель-ном за-клю-че-нии.
10 мая 1933 го-да Осо-бое Со-ве-ща-ние при Кол-ле-гии ОГПУ при-го-во-ри-ло епи-ско-па Вар-на-ву и иеро-мо-на-ха Ки-при-а-на к трем го-дам за-клю-че-ния в ис-пра-ви-тель-но-тру-до-вой ла-герь, а Фа-и-ну и Ва-лен-ти-ну Долга-но-вых - к трем го-дам ссыл-ки в Се-вер-ный край. Отец Ки-при-ан был от-прав-лен в ла-герь на Ал-тае, на стро-и-тель-ство Бий-ско-го трак-та.
На-хо-див-ша-я-ся в том же ла-ге-ре пра-во-слав-ная ми-рян-ка из Моск-вы вспо-ми-на-ла о нем: «Чу́дная, свет-лая лич-ность был этот отец Ки-при-ан. Все-гда ров-ный, свет-лый, яс-ный, на вид рус-ский ви-тязь пол-ный сил и здо-ро-вья... Сна-ча-ла опре-де-ли-ли ему зем-ля-ные ра-бо-ты, а по-том на-зна-чи-ли кла-дов-щи-ком. И тут по-сы-па-лись бе-ды. За чест-ность, непод-куп-ность, неже-ла-тель-ную для окру-жа-ю-щих, его окле-ве-та-ли и от-пра-ви-ли в штраф-ную ко-ман-ди-ров-ку к са-мым отъ-яв-лен-ным раз-бой-ни-кам и жу-ли-кам...» «Бо-лее мрач-ное ме-сто труд-но пред-ста-вить . Сре-ди гор-ных хреб-тов бур-но бе-жит реч-ка Ка-тунь, но ее не вид-но с той пло-щад-ки, на ко-то-рой рас-по-ло-жил-ся ла-герь; толь-ко пра-чеч-ная и ба-ня сто-ят на краю ре-ки, но к ним на-до до-би-рать-ся уз-кой кру-той троп-кой, по-чти вер-ти-каль-но сбе-га-ю-щей глу-бо-ко вниз по кру-че об-ры-ва. Об-рыв вы-со-кий... А го-ры так рас-по-ло-же-ны, что солн-це ви-де-ли толь-ко те лю-ди, ко-то-рые ухо-ди-ли на до-рож-ные ра-бо-ты за вы-ступ го-ры. Сам же ла-герь все-гда был по-крыт те-нью от нее» . «На пло-щад-ке, ли-шен-ной сол-неч-но-го све-та, рас-по-ло-жи-лись два ла-гер-ных от-де-ле-ния: од-но про-сто кон-вой-ное, дру-гое - стро-го кон-вой-ное. По-след-нее бы-ло от-де-ле-но ча-сто-ко-лом, окру-же-но выш-ка-ми со “скво-реч-ни-ком” - сол-да-том с ру-жьем» . В ла-ге-ре вме-сто ба-ра-ков сто-я-ли па-лат-ки с двух-этаж-ны-ми на-ра-ми, ко-то-рые обо-гре-ва-лись же-лез-ны-ми пе-чур-ка-ми. Здесь от-цу Ки-при-а-ну мно-гое при-шлось пре-тер-петь - «его окру-жа-ли гру-бость, рас-пу-щен-ность и раз-вра-щен-ность. Но он все по-беж-дал сво-ей кро-то-стью. Бу-дучи дне-валь-ным в па-лат-ке этих раз-нуз-дан-ных лю-дей, он им не пе-ре-чил, не уко-рял, ста-рал-ся услу-жить... лю-бил их, и ко-гда вско-ре умер... то один из них вспо-ми-нал о нем со сле-за-ми»